Неточные совпадения
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша
история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем
романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта
история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него —
роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта
история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
— У них у всех неудачный
роман с
историей.
История — это Мессалина, Клим, она любит связи с молодыми людьми, но — краткие. Не успеет молодое поколение вволю поиграть, помечтать с нею, как уже на его место встают новые любовники.
— Жульнические
романы, как, примерно, «Рокамболь», «Фиакр номер 43» или «Граф Монте-Кристо». А из русских писателей весьма увлекает граф Сальяс, особенно забавен его
роман «Граф Тятин-Балтийский», — вещь, как знаете, историческая. Хотя у меня к
истории — равнодушие.
— Нет, я
романов почти не читаю, — отвечал он очень покойно, — я читал «
Историю открытий и изобретений».
Между тем писать выучился Райский быстро, читал со страстью
историю, эпопею,
роман, басню, выпрашивал, где мог, книги, но с фактами, а умозрений не любил, как вообще всего, что увлекало его из мира фантазии в мир действительный.
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без
романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в
роман суют… Возьми-ка предмет из
истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня: дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
Но лишь коснется речь самой жизни, являются на сцену лица, события, заговорят в
истории, в поэме или
романе, греки, римляне, германцы, русские — но живые лица, — у Райского ухо невольно открывается: он весь тут и видит этих людей, эту жизнь.
Действие этого иррационального начала создает непредвиденное и неожиданное в нашей политике, превращает нашу
историю в фантастику, в неправдоподобный
роман.
На другой день после приезда кузина ниспровергла весь порядок моих занятий, кроме уроков; самодержавно назначила часы для общего чтения, не советовала читать
романы, а рекомендовала Сегюрову всеобщую
историю и Анахарсисово путешествие.
В самом деле, в
истории моего медика и в развязке ее, которой я нечаянно способствовал, всё сошлось и уладилось, как будто нарочно было к тому приготовлено, решительно точно в
романе.
Вы уже должны знать от Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина], что «L'oncle Tome» [«Хижина дяди Тома» (
роман Бичер-Стоу).] уехал с Якушкиным в Иркутск. — Якушкин в последнем письме просит чтобы я ему переслал Милютина [Имеется в виду «
История войны 1799 г.» Д.А.Милютина, опубликованный в 1852–1853 гг. известный труд об итальянском походе А. В. Суворова, премированный Академией наук.] и отчеты по училищам, которые у вас остались. Пожалуйста, доставьте мне все это; я найду возможность перебросить в Иркутск.
[Речь идет о
романе Дюма-отца «Учитель фехтования», в котором неправильно изложена на фоне восстания декабристов
история женитьбы И. А. Анненкова на П. Е. Гебль.]
Был еще за городом гусарский выездной манеж, состроенный из осиновых вершинок и оплетенный соломенными притугами, но это было временное здание. Хотя губернский архитектор, случайно видевший счеты, во что обошелся этот манеж правительству, и утверждал, что здание это весьма замечательно в
истории военных построек, но это нимало не касается нашего
романа и притом с подробностью обработано уездным учителем Зарницыным в одной из его обличительных заметок, напечатанных в «Московских ведомостях».
Более всего ей нравится в
романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской
истории.
— Герои
романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся
истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд ли еще не более мужчин, склонны в чем бы то ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
«Стоило затевать всю эту
историю, так волноваться и страдать, чтобы все это подобным образом кончилось!» — думал он. Надобно оказать, что вышедший около этого времени
роман Лермонтова «Герой нашего времени» и вообще все стихотворения этого поэта сильно увлекали университетскую молодежь. Павел тоже чрезвычайно искренне сочувствовал многим его лирическим мотивам и, по преимуществу, — мотиву разочарования. В настоящем случае он не утерпел и продекламировал известное стихотворение Лермонтова...
— Нет, не просьбы. — И я объяснил ей сколько мог, что описываю разные
истории про разных людей: из этого выходят книги, которые называются повестями и
романами. Она слушала с большим любопытством.
Ромашов не мог удержаться от улыбки. Ее многочисленные
романы со всеми молодыми офицерами, приезжавшими на службу, были прекрасно известны в полку, так же, впрочем, как и все любовные
истории, происходившие между всеми семьюдесятью пятью офицерами и их женами и родственницами. Ему теперь вспомнились выражения вроде: «мой дурак», «этот презренный человек», «этот болван, который вечно торчит» и другие не менее сильные выражения, которые расточала Раиса в письмах и устно о своем муже.
Некоторые из товарок пытались даже расшевелить ее. Давали читать
романы, рассказывали соблазнительные
истории; но никакой соблазн не проникал сквозь кирасу, покрывавшую ее грудь. Она слишком была занята своими обязанностями, чтобы дать волю воображению. Вставала рано; отправлялась на дежурство и вечером возвращалась в каморку хотя и достаточно бодрая, но без иных мыслей, кроме мысли о сне.
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и забавлять, хотя в то же время я смутно слышал
историю его выхода из лицея, где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту
историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель, автор знаменитого
романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.
Эти разговоры под плачущий плеск воды, шлепанье мокрых тряпок, на дне оврага, в грязной щели, которую даже зимний снег не мог прикрыть своим чистым покровом, эти бесстыдные, злые беседы о тайном, о том, откуда все племена и народы, вызывали у меня пугливое отвращение, отталкивая мысль и чувство в сторону от «
романов», назойливо окружавших меня; с понятием о «
романе» у меня прочно связалось представление о грязной, распутной
истории.
И вдруг мне попал в руки
роман Гонкура «Братья Земганно», я прочитал его сразу, в одну ночь, и, удивленный чем-то, чего до этой поры не испытывал, снова начал читать простую, печальную
историю.
— Вам еще рано
романы читать, — сердито сказал Передонов, — учиться надо, а не скабрезные
истории читать.
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь
романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе —
роман о мёртвом мыле! Ты всемирную
историю читывала, а
историю души города Окурова — знаешь?
История и вторичная женитьба Чичагова целый
роман, и я расскажу его как можно короче; расскажу потому, что мы впоследствии будем встречаться с этим семейством и особенно потому, что оно имело некоторое влияние на жизнь молодых Багровых.
Содержание их было различное:
история, математика, философия, редкие издания с описаниями старинных путешествий, морских битв, книги по мореходству и справочники, но более всего —
романы, где рядом с Теккереем и Мопассаном пестрели бесстыдные обложки парижской альковной макулатуры.
В предыдущем очерке я забежал вперед, чтобы закончить
историю «серого человека», а сейчас возвращусь к моменту, когда Фрей взял у меня рукопись
романа. Через три дня он мне объявил...
От слова до слова я помнил всегда оригинальные, полные самого горячего поэтического вдохновения речи этого человека, хлеставшие бурными потоками в споре о всем известной старенькой книжке Saint-Pierre „Paul et Virginie“, [Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (франц.).] и теперь, когда
история событий доводит меня до этой главы
романа, в ушах моих снова звучат эти пылкие речи смелого адвоката за право духа, и человек снова начинает мне представляться недочитанною книгою.
У каждого из трех лиц, с которыми мы встречаемся на первых страницах этого
романа, есть своя небольшая
история, которую читателю не мешает знать. Начнем с
истории наших двух дам.
— Чувство ему говорит!..
История — не
роман сентиментальный, который под влиянием чувства можно писать.
2. Не забывать, что исторический
роман — не
история, а выдумка, основанная на истинном происшествии.
Она продолжала читать обстоятельную
историю, выдуманную госпожою Гей, а я смотрю на ее опущенное лицо и не слушаю назидательной
истории. И иногда, в тех местах
романа, где, по замыслу госпожи Гей, нужно бы было смеяться, горькие слезы душат мне горло. Она оставляет книгу и, посмотрев на меня проницательным и боязливым взглядом, кладет мне на лоб свою руку.
Открывалась книжка обыкновенно стихами; потом следовала какая-нибудь статья в прозе, затем очень часто письмо к издателям; далее опять стихи и проза, проза и стихи. В средине книжки помещались обыкновенно «Записки о российской
истории»; к концу относились «Были и небылицы». Каждая статья обыкновенно отмечалась особым нумером, как ныне главы в бесконечных английских
романах, и число статей этих в разных книжках было весьма неодинаково. В первой их 33, в V — 11, в X — 17, в XV — 7, в XVI — 12 (41).
В настоящее время она очень любила читать
романы и весьма ясно понимала любовь; еще года два тому назад она была влюблена в учителя
истории, которого, впрочем, обожал весь класс, но Мари исключительно.
В 1833 году, декабря 21-го дня в 4 часа пополудни по Вознесенской улице, как обыкновенно, валила толпа народу, и между прочим шел один молодой чиновник; заметьте день и час, потому что в этот день и в этот час случилось событие, от которого тянется цепь различных приключений, постигших всех моих героев и героинь,
историю которых я обещался передать потомству, если потомство станет читать
романы.
Как вы ни жестоки, как ни пагубны для нашего спокойствия, но без вас нет в свете ничего прелестного; без вас жизнь наша есть пресная вода, а человек — кукла; без вас нет ни трогательной
истории, ни занимательного
романа.
«L'histoire d'une femme est toujours un roman», — «
История женщины есть всегда
роман», — сказал один француз в таком смысле, который всякому понятен.
Я никогда не был ревностным последователем мод в нарядах; не хочу следовать и модам в авторстве; не хочу будить усопших великанов человечества; не люблю, чтоб мои читатели зевали, — и для того, вместо исторического
романа, думаю рассказать романическую
историю одного моего приятеля.
Он видел, как разорвалась та симпатическая связь, которая соединяла его с обществом, и начал с лихорадочным беспокойством бросаться во все отрасли литературы: в
историю,
роман, журналистику, отыскивая какой-нибудь струны, которая связала бы его с публикою.
Дурнопечин. Да почему же я должен непременно помнить прошедшее? Не
романы же мне из него сочинять, не
историю про себя писать… Я, кажется, еще не великий человек.
Надежда Ивановна. Я говорю не про
романы и не про
историю. Смеяться в этом случае не над чем, да и не совсем благородно. Я вас прошу сказать мне, по нашей старой дружбе, откровенно: отчего вы забыли прошедшее? Тут ничего нет смешного.
— Помнится, в какой-то повести Вельтмана кто-то говорит: «Вот так
история!» А другой ему отвечает: «Нет, это не
история, а только интродукция в
историю». Так и то, что я до сих пор говорил, есть только интродукция, мне же, собственно, хочется рассказать вам свой последний
роман. Виноват, я еще раз спрошу: вам не скучно слушать?
По всей вероятности, прошел бы еще год-два, и я женился бы на ней, тем и кончилась бы эта
история, но судьбе угодно было устроить наш
роман по-иному.
Ведь рассказывала же она мне еще третьего дня, когда разговор зашел о чтении и о том, что она в эту зиму прочитала, — ведь рассказывала же она и смеялась, когда припомнила эту сцену Жиль-Блаза с архиепископом Гренадским […сцену Жиль-Блаза с архиепископом Гренадским — особенно любимый Достоевским комический эпизод из авантюрного
романа французского писателя А. Р. Лесажа «
История Жиль-Блаза де Сантильяна» (1715–1735).].
Но как обе эти
истории вертятся около князя Валковского, то можно полагать, что основу
романа, зерно его, составляет именно воспроизведение характера этого князя.
Разобрать трудно уже и потому, что действие
романа странным и ненужным образом двоится между
историей Наташи и
историею маленькой Нелли, чем решительно нарушается стройность впечатления.
Она не спешила заводить разговор о матери, о доме, о своем
романе с Власичем; она не оправдывалась, не говорила, что гражданский брак лучше церковного, не волновалась и покойно задумалась над
историей Оливьера…